— Не повезло нашей стране! — подал голос Айрапетян. — Здесь и маятник не работает.
— У тебя уже другая страна! — осадил его Рудин. — Чини свой маятник.
— Мы все — дети одной страны! — не согласился Айрапетян. — Границы можно провести по карте, но не по сердцам.
Великанову надоело заниматься книгами. Он взял заказанные им самим и сел рядом с Кузиным.
— Трудно тебе придется, если влепят под завязку.
— Расстрел в рассрочку! — согласился Кузин.
Рудин решил его утешить.
— Это ты брось! Какая-никакая, а жизнь! Жизнь всегда лучше смерти.
Кузин задумался над его словами, но все же остался при своем мнении и медленно, почти торжественно, произнес:
— Бывает жизнь хуже смерти!
— Приспосабливаться надо уметь! — не сдавался Рудин. — Чтобы выжить в любых условиях… Слушай! У тебя здоровье слабое, на общие работы не пошлют. Скорее всего, будешь вот так, в библиотеке выдавать десятый том вместо первого. Сразу поймешь, как так у них получается. И считать дни: «Зима — лето».
— Моя жизнь кончилась! — спокойно сказал Кузин, правда, от этого спокойствия повеяло холодом могилы. — Я чувствую! На волю я выйду ногами вперед.
Хрусталев поспешил разочаровать его.
— Не выйдешь до окончания срока. В тюрьме и тюремные кладбища имеются.
— Не разрешат по-христиански похоронить? — не поверил Кузин.
Хрусталев не нашел, что сказать, он был далек от всех конфессий, но Айрапетян не упустил случая показать свои христианские чувства.
— Они же нехристи, хоть и русские! — заявил он гордо.
Книг хватило на всех, и до ужина камера погрузилась в чтение, став похожей на филиал районной библиотеки, только очень своеобразный филиал.
10
Кобрик был очень удивлен, когда его дернули с вещами на выход.
«Наверное, переиграли соглашение!» — утешал он себя, раздумывая над неожиданным решением его отпустить.
Вертухай, ставший уже чем-то родным, передал Кобрика другому, такому страшному, что Кобрик в первый момент хотел отказаться идти за этим «типом», как он окрестил нового вертухая, едва взглянув на него. Красивым назвать его было действительно трудно. Выше Кобрика на голову, с руками, каждая ладонь которых напоминала лопату, надзиратель походил своей обильной волосатостью на большую гориллу. И выражение лица было подходящим.
Спускаясь по лестнице, Кобрик обратил внимание, что на площадке лежит банановая кожура.
«Непорядок», — подумал он с улыбкой, умиленный столь мирным видом, несовместимым со строгостью и железным порядком, царящими в тюрьмах.
И тут же, сделав шаг, кувыркнулся через перила в пролет лестничной секции. Ударившись головой о железную сетку, перекрывающую пролет, Кобрик потерял сознание на какое-то мгновение.
Очнувшись, он обнаружил себя лежащим на лестничной площадке.
И услышал беседу вертухая с кем-то из начальства, потому что голос надзирателя был подобострастным и даже угодливым.
— Как это произошло? — спрашивало высокое лицо. — Он что, сам бросился?
— Никак нет! — отвечал вертухай. — Случайность! На банановую шкурку наступил. Виноват, не успел поймать его.
— Экий ты нерасторопный, братец! — выговаривал начальник. — Как же ты так обмишурился? Парню теперь придется лишнее время провести в тюрьме.
— Виноват! — винился надзиратель. — Замешкался малость, а он так быстро на этой шкурке поехал, что поймать его не было никакой возможности.
У Кобрика страшно болела голова, но несмотря на это, а возможно, и благодаря этому у него возникло ощущение, что для него специально разыгрывают какую-то радиопьесу из времен Чехова. И даже возникло желание послушать дальше.
Но дальше было обыденное.
— Отнесите его в лазарет! — приказало высокое лицо и сошло со сцены.
Появились двое санитаров с носилками, на которые они бережно уложили Кобрика и унесли, торопясь, в медсанчасть тюрьмы.
Там его так же бережно раздели. Немедленно явился врач, осмотревший Кобрика с таким вниманием, с такой заботой, что Кобрик засомневался, в тюрьме ли он находится или в одном из учреждений бывшего четвертого управления Минздрава.
— Что ж ты, батенька, так неосторожно! — нежно упрекал его врач, сизый нос которого ясно свидетельствовал скорее о любви к алкоголю, чем к изящной словесности. — Сетка сеткою, но и об нее можно так разбиться, что не только сотрясение мозга заработать, но и внутреннее кровоизлияние может произойти. Бросил какой-то козел шкурку от банана, — вырвалось у него привычное, — а хороший человек чуть не покалечился, — опять играл врач в изящную словесность. — А вам-то к чему было торопиться? Ну, ждала вас невеста, так неужто бы не подождала еще несколько минут лишних. А теперь придется ей приезжать завтра. До утра я вас ни за что не отпущу. Считайте себя не пленником, а гостем!..
Кобрик уже было подумал, что врач тут же запоет арию хана Кончака из оперы Бородина «Князь Игорь».
Но врач, если и была у него такая идея, от нее отказался. Сглотнув судорожно слюну от мучившей его беспрерывной жажды, он бросился в соседнюю комнату, и вскоре Кобрик услышал явное звяканье горлышка бутылки о стакан.
«Бедный алкоголик! — посочувствовал ему Кобрик. — Каково ему было трезвому играть такой длинный монолог… Я только не понимаю, для чего им разыгрывать такую сложную пьесу?»
Он лежал в отдельной палате, на металлической кровати с мягкой сеткой. На чистой белой тумбочке стояли в вазочке цветы. Ковровая дорожка вела к двери от кровати. На стенках, тоже белых и чистых, висели три репродукции голландских мастеров живописи.
«Малые голландцы!» — определил когда-то увлекавшийся живописью Кобрик.
Дверь в палату стремительно распахнулась, вошла медсестра.
Столь красивой и молодой медсестры Кобрик не видел никогда в жизни. Впрочем, это был первый его визит на больничную койку, так что опыта не было.
— Добрый день! — вежливо поздоровалась она, улыбаясь, как киноактриса. Глаза ее лучисто и призывно сверкали. — Поворачивайтесь на живот и обнажайте пятую точку опоры.
Кобрик почему-то смутился. Ему стало неловко обнажаться перед столь юным и прекрасным существом.
— Не смущайтесь! — ободрила медсестра. — Не вы первый. Все почему-то смущаются, когда я прихожу делать уколы. Женщины раздеваются охотнее.
Это прозвучало у нее с таким намеком, что Кобрик покраснел на секунду, но тут же разозлился на себя за черные мысли.
Только сейчас Кобрик осознал, что он лежит раздетый под легким одеялом на свежей полотняной простыне, на мягкой подушке.
Делать было нечего. Со своим уставом в чужой монастырь не суются.
Кобрик перевернулся на живот и заголил ягодицы.
Укола он почти не почувствовал. Зато он ощутил прикосновение пальчиков красавицы, устроившей на месте укола легкий массаж. Кобрику даже показалось, что и ладонь медсестры нежно провела по мягкому месту, которое слегка пострадало.
— Отдыхайте! — нежно проворковала медсестра. — Я вам принесу сейчас свежую прессу. Почитайте. Можете до ужина поспать. Ужин в семь.
Она принесла Кобрику несколько газет и журнал «Крокодил».
— Стоит вам позвонить — я к вашим услугам!
Она показала Кобрику звонок над тумбочкой и, послав ему самую очаровательную улыбку, покинула палату.
Кобрик после укола почувствовал прилив сил и желание посидеть на унитазе.
Когда он встал с постели, он почувствовал легкое головокружение, но потребность посидеть была столь велика, что Кобрик преодолел секундную слабость тела и благополучно добрался до стульчака.
Здесь было тоже все чисто и продезинфицировано.
Вернувшись в постель, Кобрик жадно взялся за прессу и читал, читал…
Как он заснул, Кобрик не ощутил. Интеллектуальный отдых плавно перешел в сон как-то сам собой.
Сколько он спал, трудно было определить, не имея часов, но когда Кобрик проснулся, за окном было еще светло, хотя солнце уже клонилось к закату.
Выспавшись, Кобрик сразу понял, что его больше всего удивило в этой палате: на окне не было «намордника», как на окне в двести шестой камере.
Кобрик встал с постели, умылся под краном, который был рядом с унитазом, и оделся.
Настроение было не тюремное.
Походив по палате и полюбовавшись видом тюремного двора, забора и тюремного корпуса напротив больницы с обычными «намордниками» на окнах, Кобрик подошел к двери и нажал на рукоятку замка.
К его огромному удивлению, дверь мягко открылась, и Кобрик выглянул за дверь. Длинный коридор был абсолютно пуст, лишь в самом его конце Кобрик заметил железную решетку, напоминающую, что больница — тюремная.
«Однако! — удивленно подумал Кобрик. — Конечно, больным тяжелее бежать, чем здоровым бандитам, но если бы я задумал бежать, то только из больницы».